Водитель сегодня отдыхал. Вероятно, был со своей семьей. Хотя, кто знает, конечно. Элаю было, честно говоря, абсолютно все равно, что с водителем Бубновой семьи. Если он погиб где-то, его жизнь стремительно оборвалась – не страшно. Нет незаменимых людей. И не только для водителя был применим сей принцип. В большей степени сам дипломат считал так о себе самом. Нет, нельзя обольщаться. Никогда нельзя поддаваться тому, что тебя окружает. Иначе потом оно затягивает с головой, мутит, портит вкус и ощущения, а затем ты теряешь сознание, тебя выбивает на берег этого бурного потока… И все. Твоя жизнь там окончена. Ты теперь один одинёшенек. И даже трудно вообразить, куда может вынести этот поток, к какому берегу прибить, а главное… ты всю жизнь будешь задаваться немым вопросом: «За что меня кинули?». Но австриец привык испытывать на своей шкуре не мало превратностей судьбы. Иногда ему даже казалось, что fatum уж слишком извращенна для человеческого понимания. Чтобы понять течение всего этого, нужно быть, по меньшей мере, сумасшедшим. Так вот, к слову о незаменимых людях. Теперь на долю Престола выпала совершенно не его роль – сопровождать босса до дома. Неспешным шагом с Вивальди под руку мужчина подошел к первой попавшейся машине «с шашечками» и коротко назвал адрес Tchoupitoulas Street, 24. Советник прекрасно понимал, что в состоянии алкогольного опьянения Вивальди вряд ли захочет по утру сразу лицезреть Дом, где она просыпается именно Тузом, Большим Боссом, Начальником Всея Бубен. Посему интуитивно сразу же назвал именно адрес её съемной квартиры. И вряд ли последуют какие-то вопросы со стороны начальства… всё же, он знал своё дело и всегда старался выполнить работу безукоризненно. Посему он был обязан знать о главе семьи всё, и он знал.
Забравшись вслед за Вальди в уютный салон автомобиля, где витал аромат потертой кожи сидений и легкий табачный запах, вперемешку с приятной, ненавязчивой ноткой лесной свежести, исходящей от ароматизатора-елочки, Советник прикрыл дверь, и автомобиль тронулся. Настроение, недавно приподнятое, теперь было каким-то отрешенно вечерним. Ему казалось, что проплывающие в окнах огни могут сыграть с ним злую шутку…но кто знает, кто знает. Предчувствие чего-то «не того» не покидало его до самой остановки у многоквартирного дома на вышеуказанной улице. Пока они ехали, Экзайл подметил, что его спутница так и не отпускает локтя Советника, но отнимать её не стал: вероятно, она желала вздремнуть чуток. Он Вивальди приятно пахло… аромат, который блондин слышал впервые за время их знакомства. Обычно это были роскошные, яркие и сильные ароматы, которые сразу подчеркивали властность женщины, хватку и силу… Сегодня от её парфюма веяло цветочной нежностью, весной, кротким обаянием: вдыхая его, Престол понимал, как важна любая перемена в этой женщине… она учится дозировать общение, кое раньше вела лишь одинаково однообразно. После по его губам мазнула едва уловимая ласковая улыбка. Их девочка растет…
Как только машина остановилась, Элай вышел первым, подавая руку даме, и помогая выбраться на свежий воздух. Расплатившись и отпустив такси, австриец оглянул немку с ног до головы, та явно устала стоять на каблуках, да и вообще не плохо было бы ей прилечь первым же делом. Посему, снова предложив свою руку для опоры, мужчина двинулся в сторону её дома, затем вместе с ней поднявшись до квартиры. Как только они добрались до двери, Экзайл с дружеским интересом спросил, позволяя себе легко взять хрупкую на первый взгляд ручку Ди в свою ладонь:

- Ну, вот и добрались…, - заботливая улыбка и такой же взгляд, - Надеюсь, хорошо отдохнешь, Ди.

Мужчина уже было собрался развернуться на каблуках и отправиться ловить новую машину, как вдруг Болла, к его немалому удивлению, вновь взяла его под руку и втянула внутрь квартиры. Австриец недоумённо уставился на затылок босса, что в эту секунду лицезрел, и в голове его созрел не самый лучший поворот событий…ну, лично для него. В конце-концов, его локоть был высвобожден из хватки Вивальди, и Престолу довелось окинуть взглядом пространство вокруг. В квартире Туза он был впервые, знал до этого лишь улицу, но с самим содержимым дома знаком не был. Внутри приятно пахло свежестью с улицы, а сама квартирка была исполнена в теплых тонах. Единственное, что сразу бросилось в глаза австрийцу – это желтый диван. Такая неуклюжая деталь, скорее навевает о тяжелой студенческой жизни, когда любая вещь на новом месте могла бы несказанно пригодиться. В целом, похоже, именно такое жилище и представляла из себя квартира Боллы. Она не жила здесь, но навещала апартаменты, чтобы просто отдохнуть. В этом он мог понять молодую особу.
Внезапный щелчок двери сзади заставил его выпасть из своих размышлений, и он почувствовал себя взаперти. Его загнали в невидимую клетку…этого было достаточно для того, чтобы создалось напряженное чувство дискомфорта. Следующим, не менее настораживающим, жестом Ди были её неожиданные объятия. Вернее, невысокая женщина припала к нему, заглядывая в глаза, словно пытаясь там что-то свыше отыскать. Элай же пытался сохранять беспристрастный вид, но ему не удавалось бороться с последствиями запертого пространства, в которое его завели. Он аккуратно поднял руку, расстегнув верхнюю пуговицу своей рубашки, и заставил себя слабо улыбнуться Тузу. Улыбка эта была, скажем, не самой понимающей и не самой одобряющей… А ведь он, конечно, уже догадался, с какой радости Болла строила ему глазки. Что самое интересное, когда он взглянул её прямо в глаза, то увидел ничто иное, как неприкрытое и горячее желание. Это несколько сбило Советника с толку… Он настолько привык видеть холод и сталь в её речи, взгляде, жестах, что теперь вовсе  был ошеломлен такой переменой. И оставалось лишь гадать, то ли она пьяна настолько, то ли это наваждение у нее исходит от сердца. Но, пауза затянулась, надо было что-то ответить хозяйке квартиры. Длинные пальцы скользнули на шею сзади, прикрытую ворохом пышных локон, и примяли их; четко очерченные губы расплылись в приятной улыбке:

- Воды, если можно… В горле немного пересохло после вина.

Нет, она не способна была что-то взбудоражить внутри мужчины своим поведением. Не в коей мере, что вы. Гомосексуалисту вообще не пристало так обращаться с женщинами, а женщинам, знающим об их интересной ориентации, так обращаться с самими гомосексуалистами. Это просто безбожно! Безбожно смотреть человеку в лицо глазами, в которых столько страсти, пускай, может, даже и наигранной отчасти. Подстегивало то, что Престол видел этот её взгляд впервые. Теперь её точеная эстетика лица, прекрасный изгиб бровей, аккуратные пухлые и мягкие губы несказанно очаровывали… голубые же глаза, над которыми изредка порхали пышные крылья ресниц, казались ему безмерно далекими, вернее даже, недостижимыми и одновременно близкими. Кажется, вот оно – руку протяни и схвати, прижми к себе и не выпускай. Но и ужасная боязнь этого жеста. Было нельзя. Нельзя! Невозможно! Запрещено!
Все это Ноах прокручивал у себя в голове, пока она говорила ему что-то. По сути, он смотрел на нее, видел женщину, красивую женщину, и не слушал. Но он смотрел на нее, как на сверхъсущество. Всё равно, как если бы увидел ожившую скульптуру Венеры Милосской, при чем не из камня, а самую настоящую… из плоти и крови. Вивальди потянулась к нему; он даже не заметил того факта, что она расстегнула еще одну пуговицу на его рубашке. Сейчас он мог сделать вещь непреднамеренно опасную для самого себя, но бороться с чертовым чувством искусства, которое захватывало музыканта с головой, был не в силах. Рука, что лежала сзади на шее девушки, плавно обогнула линию челюсти и поднялась к ушам; обе чуть прохладные ладони австрийца накрыли уши Серафим. Если она хочет, то почему бы и не дать её шанс? Если искусство влюбляется в того, кто его творит – это же не так плохо? Только вот опасно…
Он наклонился к мягким и манящим губам, соприкоснувшись с ними в поцелуе… Поначалу нежном, потом более настойчивом и пылком. Глаза сами собой прикрылись, Элай просто забылся. А чувство самосохранения ушло куда-то на задний план. Было заглушено странным желанием, которое было недолговечно, кажется, не только для него самого.

Он целовал её губы страстно, не желая отпускать от себя эту хрупкую женщину. Странно, конечно, но в то же время и очень понятно. Человек искусства, вне официальной сфере, просто не может не поддаться редкому искушению слабости. И такой томной, приятной слабости, которая порой заставляет коленки дрожать, голос умолкать, а глаза прикрываться в сладкой истоме. В голове у Советника во время поцелуя сейчас гулял очень густой туман, он в сущности даже не осознавал, что делает нечто ему противоестественное.
Элегантные руки его нежно накрывали ушки Вивальди, создавая между ними какую-то невидимую связь, которая позволяла еще сильнее забываться. Наконец, пришлось плавно открыть глаза, неторопливо оторваться от туманящего разум лица. С новым вздохом кислорода, блондин убедился в том, как прекрасна женщина перед ним, но в то же время пришло припозднившееся осознание своей непростительной ошибки. С начальством так поступать нельзя, пускай даже оно само этого просит и хочет. От слов, которые были прошептаны на ухо, где отпечатался след её горячего дыхания, стало еще ужаснее осознавать правду. Голова его постепенно прояснилась. Элай плавно опустил руки от её ушей, проводя ими вначале по бархату скул и щек, затем по шее, и останавливаясь на покатых утонченных плечиках. Престол крепко закрыл глаза, приводя мысли в порядок. «Боже, что я творю… какой бес меня попутал… я не должен… Уж лучше бы ты молчала, Ди…» По всей видимости, именно её слова привели молодого человека в чувства, заставляя горько пожалеть о содеянном. Сейчас он боролся с неопределенностью в действиях, коя у него вообще случалась редко. А неопределенность Ноах ненавидел больше всего… Посему с ней он решил покончить быстро, чтобы потом не было недоразумений. Непроизвольно крепко сжав плечи немки, Советник выпрямился, уже не нависая над Серафим, и ясным взглядом окинул её лицо, на котором появился легкий румянец… в глазах у Боллы до сих пор плясали эти завораживающие искры… как огонек болотника они манили к себе, но мужчина вовремя моргнул, прогоняя наваждение:

- Я не могу… Нам нельзя этого делать…, - он тщетно пытался намекнуть боссу на рабочее положение, но это удавалось мало. Его сожалеющий тон все равно говорил о проблеме индивидуального характера. Чтобы больше не быть жертвой гипноза, высокий австриец убрал с её плеч руки, перенеся их на её кисти и накрывая, попытался осторожно отвести от себя. – Мне стоит уйти.

Видимо, она просто не понимала, или не хотела его понять. Трезвая голова и рассудок яро протестовали против того, что пыталась сделать его начальница. Соблазнить своего подчиненного, загнать его в угол и выпить до последней капли – неужели это ей от него надо было. Почему тогда не Морель или Дали? Почему он? Что он такое? Гомосексуалист вряд ли имеет право даже целовать подобную Вивальди женщину, не говоря уже о чем-то большем. Хотя, это Элай, конечно, мог и прибедняться. Сейчас в голове у него вертелось лишь желание поскорее покинуть квартиру, а Ди пожелать приятных снов. Но после немого недоумения на лице немки отразилась властность. Но опять немного не та. Эта власть была пламенем, а не льдом, как бывало обычно. А Экзайл чувствовал буквально кожей, как медленно она пытается его сжечь изнутри и снаружи. Где-то сзади затылка пробежали мелкие мурашки… не от страха, а от волнения. Теперь мужчина вообще слабо верил в то, что может держать себя в руках. Нужно было срочно уйти, чтобы не нарваться на самое неприятное – потерю контроля над собой. Он было хотел вырваться из объятий женщины, как та выдала короткую и яркую фразу на немецком. Она не стала отступать, наоборот, еще больше хотела обладать им. Укол по самолюбию… Неужели к нему относятся, как к вещи… Нет, слишком обидно. Одним движением она пригвоздила его к стенке около двери. Не сильно, но ощутимо, она старалась, казалось бы, вжать его внутрь, чтобы запечатать в кладке. Смерть проигравших, как строитель Китайской стены. Такого и врагу не пожелаешь, особенно от рук столь прелестного создания, в голове у которого сейчас играл дурман, подаренный алкоголем.
Экзайл с некоторым волнением глядел в лицо женщины…ему казалось, что она, как и он, мечется, не знает, что выбрать лучше. Но потом она рассмеялась. Внезапный жест, вульгарный и совершенно сбивающий с толку поначалу, приносящий облегчение в конце. Как только финальный аккорд женского смеха прозвучал в комнате, и она объявила свой безапелляционный приказ, австриец отпустил себя. Волнение пропало, ему пришлось утонуть по неволе в глубоком чувстве жажды, в ужасном и всепоглощающем гневе. Да простит его кто-нибудь за это, но ему не пристало такое отношение. Сейчас разум снова ушел куда-то назад, оставляя место единственному желанию – пуститься вперед без тормозов. Зачем, если его и так не собираются воспринимать иначе, чем вещь, коей можно указывать, что делать? Элай не кукла, он может бороться при желании. И сейчас это желание было сильно, как ничто другое.
Отняв крепко сжатые руки от её ладошек, Престол резким и агрессивным жестом запустил длинные пальцы в белокурые волосы немки сзади, и отнял её голову от своей груди, заставляя взглянуть ему в лицо. Но говорить он ничего не собирался. Фразы просто застряли в горле, и если бы она что-нибудь сказала еще, он бы точно сделал что-то непреднамеренно ужасное…непростительное даже. Он впился губами в её губы, а затем, не давая ей вдохнуть воздух полной грудью, отлепился от стены, и освободив руки ухватил в мимолетном движении её тонкое запястье. Подхватив руку, мужчина заставил её стан обернуться вокруг своей оси; губы её были уже на свободе от горячего поцелуя; и за какое-то мгновение рывком притянул к себе спиной. Теперь она не видела его лица, но могла чувствовать телом то, что происходило внутри Советника. А он все еще отчаянно боролся с тем ощущением, когда ему отчаянно чего-то хочется, и одновременно он опускает себя, позволяя попросту поддаться легкому безумству. Наклонившись к её уху, убирая пряди волос с плеча, и скользнув руками вниз: начиная от тонкой шеи, которую так легко сдавить, ощутимо исследуя тяжело вздымающиеся груди, и заканчивая чуть подрагивающим низом живота, Престол шепнул Серафим на ухо одну незамысловатую фразу на родном языке, обжигая тонкую кожу жарким дыханием:
- Unterschätzen Sie nicht mich ...*
Ладони надавили на живот женщины, непроизвольно прижимая к себе еще сильнее. Если он чего-то и хотел, то добивался. И очень жаль, что Вивальди когда-то не поняла, насколько опасен может быть тихий омут…

* Не недооценивай меня...

Уже не эстетика, а чувство гнева и желание доказать женщине свою силу играли в затуманенной голове Ноаха. Экзайл не позволял ей вырваться из объятий, но она и не пыталась. Он к тому времени очень крепко и одновременно с тем горячо сжимал это трепетное девичье тело. Его кремовые пряди упали с плеч, невольно переплетаясь с холодным оттенком волос немки, и Элай почувствовал, как тонкие пальцы коснулись его челюсти, пробегая дорожкой по лицу вверх. Кажется, они оба вспомнили тот день, когда она буквально силой затащила его в свою игру, а он, поддавшись любопытству и азарту, согласился, понимая, что другого выбора уже нет, а шансов еще раз может не представится. Судьба была к нему неблагосклонна. Тогда он чувствовал своё моральное поражение перед Серафим, тогда он злился практически так же. Сейчас он злился потому, что не было возмутительнее поведения, которым его когда-либо награждали. Даже когда-то хамоватый с ним Лихтенштейн не позволял себе подобного, а укол по самолюбию от голубоглазого произведения искусства был по истине невыносим, и терпеть его Экзайл не собирался. Вряд ли кто-то поймет, какие мучения он испытывал в себе, какие гневные мысли скакали в его голове, направленные, между тем, на самого себя. Они отговаривали его, просили, кричали и умоляли завершить все сейчас. Но эта ярость, которая плавно перетекала в жар, волнами захлёстывающим все тело, не давала ему шанса отвлечься на секунду на эти призывы вернуться к трезвому разуму. Палец Вивальди оказался на его верхней губе, едва касаясь её, но в купе с её следующим вопросом всё вставало на свои места. Пусть даже женщина не хотела бы слушать его ответ, Советник бы всё равно сказал то, что думал. Теперь борьба отступила, бархат голоса был понижен до будоражащего кровь шепота, который прозвучал твердо и властно над ухом высшего ангела:
- Nein..*
В следующий момент он с новой силой прижал её стройное тело к себе, теперь обе руки опустились вниз, а пальцы музыканта жестко собрали в складки ткань подола платья, оголяя тем самым нежную кожу бедер, кружевное черное белье, подвязки чулок… Ему почему-то хотелось распробовать на вкус этот момент, когда его ничто не держало, а Болла была просто женщиной в руках того, кого она признавала сильнее её в данном положении. Он гладил пальцами её кожу, постепенно поднимая подол платья, перебегая ладонями вверх, останавливаясь на кружевах её белья. Пальцы одной руки бесстрашно поддели черную ткань и протиснулись внутрь, туда, где было горячо и волнующе. Он чувствовал, как во время путешествия второй его руки обратно к груди, которое пролегало опять же под задранным платьем, по фарфоровой коже Серафим пробегают мурашки, а тело теплеет с каждой секундой… Губами Экзайл сомкнул её пальчик, эротично огибаясь языком кончик его и отдавая обратно на волю, затем склонился к ней еще сильнее, чуть прикрывая веки, ощутимо, но не больно, укусив в шею. Как же его заводили подобные игры…

* Нет

К чему было сказано это «да»?.. Возможно, неудавшийся чувственный протест, или такой же волнующий, как и её тело, вздрагивающий стон? Вряд ли можно было сказать с уверенностью с какой целью это произнесла Вивальди. Экзайл же едва расслышал её голос, забывая о всех правилах и ограничениях. В целом, ему не был чужд секс с женщиной, сладкий утехи и подавно. Не сразу же он стал таким, как сейчас. Раньше девушки постарше вешались на австрийца гроздями спелого и вкусного винограда… Сейчас всё изменилось. Ему стало не интересно то, чем завлекали его все эти девушки. Только Серафим казалась ему особенной. Что бы сделали вы, будь у вас в руках податливый, теплый скульптурный шедевр из белой глины? До этого скульптура являла собой каменную и неприкосновенную фигуру. Все меняется, по велению ли кого-то свыше, или самих людей. А блондин, будучи человеком искусства, просто не мог внутренне не восхищаться этой переменой. В его руках извивался и плыл настоящий шедевр чьей-то изощренной мысли, и ему это безумно льстило, нравилось и заводило.
Внезапно немка извернулась, руки пришлось отнять от горячего тела, и, вцепившись в ворот его рубашки, притянула к себе крепко впиваясь в губы поцелуем. Ноах на секунду прикрыл глаза, чуть нахмурившись; было понятно, она не хотела отдаваться ему полностью, но все же хотела брать. Она оторвалась от его губ, и непроизвольно начала падать, утягивая за собой и Престола. Мужчина чуть шагнул вперед, просев, обхватывая женщину за спину, а одной рукой подхватывая её за бедро, словно в танце. Следующим жестом их полета был рывок вверх. Элай позволил себе поднять леди на руки, и в несколько широких шагов преодолеть расстояние от прихожей зоны до этого кошмарного желтого дивана. Бережно опрокинув Вивальди на мягкую поверхность его, Ноах быстро скинул с себя пиджак, так же ловко была стянута и рубашка, ремень брюк расстегнут, но сами штаны Престол предпочел пока что оставить при себе. Тем более, что разгоряченное тело женщины не давало его мыслям покоя. Австриец откинул свои длинные волосы на одно плечо, и склонился над Вальди, не налегая на нее и не прижимаясь. Руки прошлись по платью, стягивая тонкие бретельки и играясь с серебряной вышивкой, которая, как и само платье, было мешающим обстоятельством. Губы мужчины снова сомкнулись с её алыми ланитами в томном поцелуе, руки тем временем покоились на осиной талии.

Поцелуй в губы – процесс интимный, глубоко личностный и тесный. Поцелуй в губы символизирует любовь к избраннику своей страсти, именно поэтому большинство проституток и других представителей секс индустрии предпочитают просто обрабатывать тело заказчика, накладывая на губы жестокое табу. Но Советник, даже не питая к Серафим любовных чувств, в минуту неуемной страсти и желания просто не мог не целовать эти мягкие, ласковые створки… Он съел с её губ, пожалуй, всю помаду, и оттого на языке оставался искусственный привкус, но это отнюдь не убивало его желания продолжать играть со своей добычей, которая сейчас находилась под ним. Наоборт, искусственность придавала действу некую разумность, потому что в голове у австрийца не вязалась внезапная перемена настроения Вивальди. Впрочем, он об этом мало думал…
Оторвавшись от губ, тяжело выдыхая, он стал стремительно спускаться поцелуями вниз, к тем островкам её кожи, что были в его досягаемости. Чувственные вздохи, чуть хриплые, но такие животворящие, издаваемые женщиной, заставляли музыканта практически петь душой, как если бы он слушал пятую симфонию Бетховена… В какой-то момент он даже грешным делом подумал, что, возможно, все встало на свои места, но тут же подсознательно отрекся от идеи «убежденного натурализма». Нет, такого счастья ему не надо. Тем более, Болла – всего лишь исключение из правил.
Она перевернулась на диване, уложив и его на бок, заставляя опускаться лицом ниже по её телу. Губы прошлись по тонкой шее, достигли ключиц. Видимо, у Ди это была одна из самых чувствительных зон. Ямочка между ключицами была тут же ловко облюбована языком, он целовал не ярко выдающиеся косточки, обтянутые почти глянцевой прохладной на вид кожей, и такой трепетно горячей на ощупь. Пальцами о невольно собирал ткань платья и безразборчиво стягивал его вниз, оголяя все больше, делая доступным все больше. Кружева бюстгальтера, показавшиеся следом, заставили Ноаха еще раз мысленно восхититься тем, как прелестно устроено тело этой женщины, и губы его припали к мягким, тяжело вздымающимся грудям, что так и кричали «Выпусти нас на свободу!». Говорящие груди – это, конечно, нонсенс. Но по другому выражать своим затуманенным разумом эти эмоции он не мог. Руки тут же скользнули вверх, стягивая мешающееся сверху болеро, которое тут же было выкинуто куда-то за диван. Открывая губы в поцелуе и обдавая кожу Вивальди пылким жаром, Престол снова решил расправиться с её одеждой раз и навсегда. Грубым рывком он стянул платье вниз примерно до линии начала бедер, и тут же крепко прижал к себе девичье тело… но это был предлог, конечно, чтобы расстегнуть застежку бюстгальтера сзади. Легкий, практически не слышный, (но для обостренного от страсти чувства слуха слышимый), щелчок застежки, и черные кружева легким мановением руки блондина отправились тоже куда-то за спинку желтого дивана, который, в промежутках между вздрагиванием век, нервно мерещился перед глазами. С секунду любуясь на трепещущую грудь женщины, мужчина импровизированно зарылся носом между ними, вдыхая особый аромат её тела, перемешанного с приятным парфюмом, что он отметил уже в машине, и гелем для душа… Она пахла так аппетитно, так соблазнительно. С трудом поборов желание укусить её за грудь, Ноах осыпал пышные формы поцелуями, посасывая соски, кожу, не скупясь на работу языком и чувственные прикосновения к её спине, бокам, низу вздрагивающего живота.

Вальди отдавалась ему, уже целиком, без остатка. Он чувствовал это, слышал по её вздохам, тяжело вздымающейся груди. Ему нравилось обладать – и это не было секретом. Австриец вообще был достаточно властен, если того хотел. Но другая грань, более мягкая и серьезная, разумная и прагматичная, всегда ущемляла эту, страстную. Особенно в последнее время, когда все время было занято только работой. Постель, к тому же, прекрасное место… Место без мафиозных войн, место без приевшихся политических стандартов, место, где нет лицемерных масок. Когда ты открываешь для себя человека по новому – то только в постели. Эта часть интерьера никого не оставит равнодушным. Даже камень, типа извечно холодного Экзайла, таял в чьих-то руках или заставлял плавиться о себя другой, возможно, более твердый камень…
Они оба не были против, а когда никто не сопротивляется, действовать приходиться намного быстрее, четче и слаженнее, чтобы не упустить ту искру, которая вспыхнула после общего соприкосновения любовных интересов. Посему его губы порхали по груди Вивальди с такой присущей ему страстностью, что грех было не сорваться. Что он в итоге и сделал. Глупое платье казалось ненужным, мешало и начинало выбешивать; перестав сжимать тонкую талию Серафим в своих объятиях, блондин спустился к бедрам, лаская гладкую кожу, и оторвался от её губ, которые изредка ловили его приятное и теплое лицо в поцелуи… Приоткрыв глаза, в зелени которых читался сплошной туман и жар, Ноах в перерывах между целованьем её фарфорового личика, прошептал:
- Я не могу больше ждать...
Больше он был вымолвить не в силах, ему было душно в своих брюках, в своей коже, в волосах, и он не сомневался, что женщина так же была не против избавиться от лишней одежды. Он всецело предоставлял ей право избавить их от ненужной и смущающей движения ткани. Пальцы его с этими словами чуть сильнее впились в тело немки…

Ему нравился напор и страсть женщины… Вивальди была обжигающим пламенем, которое разгоралось не для всех и только в определенных случаях. У нее была прелестная, белая кожа: мягкая, как пушистый снег, гладкая, как бархат… Настоящее произведение искусства. Ноах внутренне хоть и сгорал от своей минутной слабости, но не утратил чувство прекрасного. Ему хотелось касаться этого тела, огибать его контуры, ласкать нежные линии… Он протянул к ней руки, но получил отказ, Вальди предпочла, чтобы его ладони покоились на её бедрах. И музыкант невольно  ласково, чуть надавливая, погладил её кожу. Она была такой приятной на ощупь, горячей, живой. Куда больше, чем просто произведение, это было гениальное воплощение идеи в реальность.
Чуть приоткрыв губы, неслышно, но тяжело ловя ими воздух, австриец наблюдал за движениями её тела, за мимикой лица. Роскошные груди тяжело вздымались, заставляя мужчину трепетать от нетерпения. Наконец, жадный и пылкий поцелуй, который перетек вниз, на его тело непосредственно. Мягкие губы, как бабочки, порхали по ключицам, груди Престола, а он лишь крепче сжал пальцами её бедра, будто бы пытаясь впиться в них, как в кусок податливой глины. Слегка откинув голову в сторону, чтобы было удобнее наблюдать за всем происходящим, блондин чуть заметно ухмыльнулся… Это была одна из тех ухмылок, которые говорят «что ты сделаешь дальше?», хотя он уже догадывался, что.

Объединенный пост

Ощутив её палец на своих губах, он понял одно: она увидела его ухмылку, и пожалела об этом. Вероятно, так это стоило бы расценить. Советник, как и обычно, начинал думать с прагматической точностью, а жесты женщины делали его мысли всё более отточенными и верными. Надо отдать Серафим должное. Его еще никто так давно не возбуждал, особенно это касалось женщин, на которых эрекция, в принципе, вообще не распространялась. Когда она перевернулась, замирая от её поцелуя, Ноах почти рывком подмял женщину под себя, и так вышло, что очень сильно впечатался боком в спинку дивана. Желтая ткань продавилась под ними, сама конструкция где-то хрустнула, и спинка с грохотом неожиданно отлетела в сторону, раскрываясь. Кажется, своим резким переворотом блондин умудрился сломать диван, приводя его к состоянию кровати соответственно. Ему пришлось прервать их с Вальди шикарный поцелуй, и приглушенно, чуть с хрипотцой рассмеяться, зарываясь носом ей в приятно пахнущие волосы… Сейчас сломанный диван не имел значения, ему хотелось быть с живой Ди, а не с ледяной фигуркой. Короткий поцелуй в висок, и он, дабы избавить себя от лишнего дискомфорта, через какое-то время скинул таки брюки на пол, оставшись в одном белье. Но и этого мало. Не желая больше терпеть и ждать, что с ним было редко, но метко, Экзайл начал спускаться поцелуями от её виска, скул, на шею, ключицы, упругие груди. Одна рука, едва касаясь подушечками пальцев кожи, проскользила по животу вниз, к черным кружевным трусикам, но там не стала задерживаться. Когда его алые от поцелуев губы сомкнулись на пупке Серафим, очертив вокруг него влажный ореол языком, он приподнялся на коленях, утопая в мягком диване, и приподнял одну её ножку за бедро, медленно стягивая чулки и дотрагиваясь чувственными губами до внутренней стороны бедер. Прекрасный ракурс, прекрасные ощущения…  Когда с чулками было покончено, Ноах чуть раздвинул ножки Боллы, опускаясь между ними вниз поцелуями по тем же чувствительным и нежным местам её тела, и, как только достиг кружева трусиков, тут же клацнул зубами ткань и, словно обученная псина, потянул на себя, снимая с нее последнее и оставляя в чем мать родила. Ничто не может быть прекрасней обнаженной натуры. Через какое-то ничтожное мгновение и его нижнее белье оказалось в куче вещей на полу рядом с диваном. Всё еще оставаясь в положении между ног немки, австриец подтянулся на руках к её лицу и провел влажными губами по её правой скуле, в порыве нежности прошептав, прикрывая веки:
- Ты готова…
Не вопрос, утверждение. Одна вновь скользнула на её стан, обогнула пышную грудь, чуть сдавливая её, и он крепко слился с ней в поцелуе.
Одно случайное движение немки, соскользнувшей с тела Экзайла, благодаря своему головокружению, привело к глобальным последствиям. Она лежала под мужчиной, принимая его ласки, вздрагивая, когда его руки или губы касались особенно чувствительных мест. Дыхание было восстановлено, она отдохнула, забирая в поцелуе силы Советника, насыщаясь ими, которые переполняли австрийца. Вивальди была довольна собой, празднуя победу, ей удалось возбудить, заставить подарить ей удовольствие человека, который так яро сопротивлялся этому. Ее лицо горело, вспыхивая бледным румянцем. Элай был мягок и требователен одновременно, лаская ее и не давая расслабляться. Его голос разбил привычный, но такой завораживающий ритм вдохов и выдохов. Он не спрашивал, он отдавал приказы, как ни странно, но сейчас Болла не имела ничего против: она, наоборот, уже давно жаждала того момента, когда ее спутник окажется «готов». Оставаясь при своем, Серафим продолжала хотеть его так страстно, что порой ее саму пугало такое отношение к человеку. Ноах уже встал в ту позицию, когда жертва, будь она сильной, проворной или ловкой, уже никуда не смогла бы деться. Так и Болла, ей удалось лишь едва качнуть головой в знак согласия. Губы ее растянулись в улыбке, которая, как и всегда скрывала белые зубы. Напрягши мышцы живота, она чуть поднялась к лицу Советника и языком оставила мокрую дорожку от его кадыка до подбородка, подзадоривая австрийца, хотя она была уверена, что он и без того возбужден не менее ее. Она опустилась, опершись головой о мягкую ткань. Жалеть о сломанном диване было некогда, да и Болла слышала лишь хруст и заразительный тихий смех Экзайла. 
Затишье кончилось, процарствовав в комнате какие-то секунды.
Тут же, спустя мгновение, Серафим выгнула спину, поднимая живот и бедра, чуть открывая рот, чтобы вдохнуть новую порцию воздуха. Вивальди почувствовала вторжение. Он был уже внутри, причиняя немке удовольствие и боль одновременно, от чего желание лишь возрастало. Женщина вновь легла, чуть опуская бедра, над собой она видела лицо мужчины, обрамленное светлыми волосами, ниспадающими прямо к ней, загораживающими ее от остальной среды, сейчас существовали лишь они, смотрящие друг другу в глаза, обменивающиеся дыханием.
Когда он вошел в нее резко, но не слишком грубо, Вивальди сделала вдох, а сам Экзайл наоборот затаил дыхание, замерев так на пару секунд, прикрывая глаза. В этот миг, когда стенки её влагалища нежно объяли его, позволяя входить и располагаться поудобнее, Ноах думал отнюдь не о плотской стороне этого удовольствия. Его больше заботило сознание того, что с эстетической точки зрения он взял своё и был несказанно горд сим обстоятельством. Открыв глаза, он склонился над Вивальди, занавешивая её лицо своими волосами в обеих сторон… Между их лицами сложился интимный полумрак, свет ламп приятными оттенками матового цвета пробивался сквозь копну волнистых локон. Долго ждать не пришлось. И Элай не собирался давать женщине передышки. Он тут же двинулся на встречу её податливому, живому телу, властно и крепко придерживая её за бедро и талию. Губы тем временем, по мере того, как он в ней двигался, ускоряясь и входя почти целиком, порхали по раскрасневшемуся лицу, оставляя на коже чуть влажные следы от поцелуев.
Она тяжело дышала, томно постанывала в ответ на его движения. Казалось, пианист взял в руки инструмент…хрупкий, но в то же время подтянутый и сильный. И из него можно было извлекать тон любого звучания…контраст ощущался сразу, ему нравилось играть на её инструменте, с её телом…. Наконец, дыхание начало учащаться в такт его движениям. Резкие толчки сопровождались её легкими стонами, это подначивало действовать еще сильнее. Рука, что была на бедре женщины, крепко сжала его и чуть приподняла, заставляя сильнее согнуться в колене и приподнять таз. Так было удобней и ощущения казались острее.
Еще быстрее, еще поспешнее, еще глубже, еще жарче… Наконец, он излился внутри, в эту секунду сильно прижимая к себе тонкий стан женщины. Крепко прикрыв глаза и опустив голову, мужчина широко открыл рот, выдыхая жаркий воздух наружу, и чувствуя, как живая плоть едва уловимо пульсирует… Только теперь он понял, как стучала в висках кровь. Вновь взглянув в лицо немки, он с отпечатком легкой усталости оставил на её губах нежный поцелуй, как бы в благодарность, и нехотя вышел из неё…такой влажной, тесной, приятной во всех отношениях.. Теперь он мог разлечься на расправленном, хоть и сломанном теперь диване. Он прилег рядом с горячим телом Серафим, лег на бок и сделал последний очерк… Тонкое запястье, элегантные пальцы любовно обогнули вздымающуюся от дыхания упругую грудь, едва затрагивая красные соски, на бок, по бархату её кожи, к тазу и чуть внутрь, ощущая на пальцах её и свою влагу…Пожалуй, да, он был доволен. Еще один поцелуй был запечатлен на её плечике…
Она лежала, запрокинув голову, ее тяжелое дыхание все чаще прерывалось тихими стонами, звучащие даже не по собственной воле, скорее исходили из нее, откуда-то изнутри, далеко от оболочки, а тем более от разума. Экзайл лег рядом, оставив ее тело на секунду, но вскоре она почувствовала мягкий поцелуй в плечо, который выражал либо благодарность, либо утешение, данное ей при победе Советника. В ее теле была полная сумятица, которая настает после подобных минут, было сложно понять, что ты делаешь сейчас, что твое тело делает сейчас, захваченное ритмом, который не проходил до сих пор. Ее бедра все еще чувствовали пальцы мужчины, а внутри нее все еще бушевала та животная страсть, с которой австриец наслаждался моментом. Чуть погодя, она, наконец, закрыла глаза, опустив на голубые зрачки черное покрывало ресниц. Вдох. Выдох. Она повернулась к нему, нежно оглядев вздымающуюся грудь и бедра, тонкие чувственные пальцы, которые не желали ее оставлять, они мелко дрожали, пережидая момент страсти. Болла чувствовала нечто странное к этому человеку, лежащему рядом, смотревшему на нее темно-зелеными глазами. Он был и мужчиной, который смог выжать ее, смог одержать верх над ней, но в ту же секунду он был юношей, к которому Вивальди не могла относиться тепло. Так немка и смотрела на него, не желая прощаться.
Серафим  встала, оправляя спутанные волосы, зачесав их рукой назад, приводя в состояние полета, открывая лоб. Еще раз одарив Экзайла оценивающим взглядом, она удалилась из комнаты. Вскоре мужчина мог услышать, как шумит открытая вода в душе.
Совершенно спокойно, Вивальди по дороге к душу захватила сумочку, с которой она приехала на съемную квартиру, сопровождаемая Элаем, и скрылась за дверью душа. Немка смывала с себя остатки любви, такие драгоценные, такие животрепещущие, она приводила себя в порядок, возвращая своему телу привычный аромат геля для душа и парфюма, обдавая его горячей водой. В голове ее стучало, а ноги подкашивались, не давая хозяйке долго стоять, все еще помня тот сумасшедший ритм, заданный австрийцем. Закончив водные процедуры, Серафим вытащила из сумочки противозачаточные, которые сразу же и приняла, во избежание риска. Ноах мог просто забыть, что с женщинами небезопасный секс может привести к маленьким неожиданностям.
Вернувшись в комнату, Болла обнаружила Престола в той же позе, в какой и оставила, проведя в душе не более пяти минут. Только сейчас она заметила, что диван сломан, и коротко рассмеялась, прикрывая лоб рукой, второй же она придерживала полотенце, норовящее слететь с пышногрудой красавицы. Из-под сломанной части дивана, которая оголяла потайной ящик, Серафим выудила одеяло и пару подушек, запустив одной из них прямо в Советника. Хохоча, она легла рядом, укрывшись одеялом и откинув, наконец, злосчастное полотенце.
Взгляд, коим Серафим одарила его был неоднозначен… в нем читалась и нежность и доля сожаления. В данный момент сам Советник ни о чем не желал. В голове до сих пор витали самые разные мысли, но не в том русле, в каком он думал, только войдя в стены этой квартиры. Он долгим взглядом проводил Вивальди до дверцы, ведущей в ванную комнату, и продолжал, не моргая, смотреть на закрытую дверь. До него донесся звук льющейся из душа воды, и он, наконец, прикрыл глаза, расслабленно представляя себе женский силуэт, нежащийся после страстного акта любви под горячими струями. На губах скользнула улыбка, и он, открыл глаза, встречая Серафим все тем же не меняющимся взглядом. Сегодня ему не хотелось резко меняться…об этом он подумает завтра. Женщина вытащила подушки и одеяло. Тихо рассмеявшись с ней вместе, он специально не поймал подушку, позволяя ей впечататься себе в лицо. Тут же откинувшись на спину, с подушкой на лице, Элай отнял её от себя, сгребая и складывая под голову. Освободившись от полотенца и нырнув под одеяло, она продолжала заразительно смеяться. У немки был чудный смех, звонкий, веселый, живой. Ему казалось, что это не единственная грань, которая присутствовала в характере его босса, которую он еще не успел увидеть лично… Подтягивая к себе одеяло, он снова лег на бок. Ему вновь захотелось дотронуться до гладкой кожи лица, что он и сделал, ласково очертив кончиками пальцев линию её скул и щек. На его лице так же играла улыбка, но он уже не смеялся, чувствуя, что чем больше смотрит на её лицо, тем сильнее ему хочется провалиться в сладкую дрему. Не говоря ни слова, мужчина отнял руку от её лица, нырнув ею под одеяло, и прижал стройное женское тело к себе поближе, обнимая за талию. Теперь от нее пахло привычной телесной чистотой… Можно было прикрыть глаза. Его губы оказались на уровне её лба, который он мягко поцеловал, прежде чем заснуть.
Её легкое касание рук к его груди, мерное посапывание рядом дали знать Советнику о том, что белокурый ангел в его руках спокойно уснул, и что это спокойствие продлится лишь до утра.

Отредактировано Экзайл Ноах (2010-10-21 19:32:11)